«Всем зенитным батареям корпуса Московской ПВО, расположенным к западу, юго-западу и югу от Москвы, кроме основной задачи отражения воздушного противника быть готовым к отражению и истреблению прорывающихся танковых частей и живой силы противника…»

14 октября Ставка сумела перебросить из резерва и с соседних фронтов на Можайскую оборонительную линию четырнадцать стрелковых дивизий, шестнадцать танковых бригад, более сорока артиллерийских полков. Но этого было явно недостаточно для прикрытия четырех важнейших направлений – волоколамского, можайского, малоярославецкого и калужского…

Обстановка под Москвой и в Москве накалялась с каждым днем. 15 октября Центральный Комитет партии и Государственный Комитет Обороны приняли решение об эвакуации из Москвы некоторых учреждений и предприятий. Было предписано переехать в Куйбышев части партийных и правительственных учреждений, дипломатическому корпусу. Продолжалась эвакуация на восток крупных оборонных заводов, научных и культурных учреждений. В Москве оставались почти в полном составе Политбюро ЦК, Государственный Комитет Обороны с необходимым аппаратом, Ставка Верховного Главнокомандования, основной оперативный состав Генерального штаба, оперативные группы наркоматов во главе с наркомами, аппарат исполкома Моссовета. Было рекомендовано московским организациям эвакуировать часть архива и документы.

Все делалось в Москве в предвидении неожиданного развития событий, хотя никто не знал, что группа армий «Центр» уже получила указание Гитлера о порядке захвата Москвы и обращении с ее населением.

«Фюрер вновь решил, – говорилось в директиве немецкого командования, – что капитуляция Москвы не должна быть принята, даже если она будет предложена противником». Дальше указывалось: «Всякий, кто попытается оставить город и пройти через наши позиции, должен быть обстрелян и отогнан обратно». Разрешалось оставлять лишь небольшие коридоры для ухода населения в глубь России. «И для других городов должно действовать правило, что до захвата их следует громить артиллерийским обстрелом и воздушными налетами, а население обращать в бегство. Совершенно безответственным было бы рисковать жизнью немецких солдат для спасения русских городов от пожаров и кормить их население за счет Германии. Чем больше населения советских городов устремится во внутреннюю Россию, тем сильнее увеличится хаос в России и тем легче будет управлять оккупированными восточными районами и использовать их».

Гитлер и генералы вермахта с варварской жестокостью собирались сровнять с землей Москву, Ленинград, а большую часть населения уничтожить.

Трагическим был в Москве день 16 октября. Начавшаяся на рассвете эвакуация учреждений согласно решению ЦК и ГКО вызвала беспорядки, граничившие с паникой, тем более что в этот же день с согласия правительства и по приказу командования Московского военного округа началось минирование двенадцати городских мостов, железнодорожного узла и других важных объектов. Были заложены многие тонны взрывчатки и отработан порядок приведения в действие взрывных механизмов.

Усилила налеты на столицу вражеская авиация. Активизировались шпионы и диверсанты. Засуетились уголовники, начав грабить магазины. А тут еще по распоряжению Л. М. Кагановича прекратил работу метрополитен, и его начали готовить к уничтожению. Не открылись магазины и булочные, не вышли из парков трамваи. Шоссейные магистрали, ведущие на восток, заполнились беженцами – на автотранспорте и пешими.

Нужны были невероятные усилия, чтобы прекратить беспорядки и нормализовать в Москве жизнь. С этой целью 17 октября выступил по радио первый секретарь МК ВКП(б) А. С Щербаков, заверивший слушателей, что Москва не будет сдана.

19 октября по предложению Военного совета Московского военного округа Сталин подписал постановление Государственного Комитета Обороны, которое гласило:

«Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100 – 120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову, а на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта т. Артемьева возложена оборона Москвы на ее подступах.

В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил:

1. Ввести с 20 октября 1941 г. в городе Москве и прилегающих к городу районах осадное положение.

2. Воспретить всякое уличное движение как отдельных лиц, так и транспорта с 12 часов ночи до 5 часов утра…»

И предпринималось самое главное и неотложное: в глубокой тайне Ставка Верховного Главнокомандования формировала новые армии для защиты Москвы. С Заволжья, с Урала, из Сибири мчались к театру военных действий воинские эшелоны. Только из Сибири на курьерской скорости приближались к Москве 82-я мотострелковая дивизия генерал-майора Н. И. Орлова, 50-я генерал-майора Н. Ф. Лебеденко, 78-я стрелковая дивизия генерал-майора А. П. Белобородова, 108-я генерал-майора И. И. Баричева, 144-я генерал-майора М. А. Прошина…

Потом 7 ноября был парад на Красной площади и известная речь Сталина… Часть войск ушла с Красной площади на фронт.

Потом было многое другое, слившееся в гигантские усилия по обороне Москвы. Зрел ее финал. 27 ноября 1941 года Сталин и Шапошников говорили по прямому проводу с командующим Калининским фронтом генерал-полковником И. С Коневым:

Был дорог каждый час… Каждый час приближал крах гитлеровского «Тайфуна».

23

Война непроглядной тенью голода безмолвно вползла в квартиры москвичей. Хлебные и продовольственные карточки стали главным и единственным мерилом их достатка. Все, кто раньше по каким-либо причинам нигде не работал, но мог хоть что-нибудь делать, шли на заводы, на фабрики, в госпитали – в любые места, где можно было ощутить себя нужным для самого главного – обороны столицы, и тогда, как само собой разумеющееся, и у них появлялись карточки для покупок нормированных продуктов питания. Дети, старики, инвалиды, больные снабжались карточками в домоуправлениях.

Стало голодно и в квартире Чумаковых, хотя Ольга Васильевна уже больше месяца работала медсестрой в военном госпитале. Ирина с ее карточками долгие часы простаивала в хмурых очередях. Да, действительно голод – не тетка.

Бегать в военкомат Ирина уже перестала, изверившись, что ее пошлют на фронт. Досадовала на отца, подозревая, что, возможно, это он похлопотал где-либо, чтоб ее, необученную, не призывали в армию. И блекли ее пламенные мечты о подвигах, о чем-то необыкновенном, что, несомненно, предстояло Ирине совершить в эту страшную, грозную пору. Только грели воспоминания о том, как они с мамой работали на строительстве Можайской линии обороны, где случай вновь свел ее со своим ленинградским поклонником лейтенантом Виктором Рублевым. Из подбитого «ястребка» Виктор выбросился прямо на их «стойбище» близ Минского шоссе во время первого воздушного налета немцев на Москву… Возможно, на той линии обороны сейчас идут смертные бои. А где воюет Виктор? Из редких его писем можно угадать, что где-то близко. Отец же вновь затерялся во фронтовой круговерти – давно нет вестей от него. Ох как трудно было жить Ирине в однообразных домашних хлопотах, в постоянном ожидании чего-то, в объяснимых и необъяснимых тревогах и в холодившем сердце страхе, когда включала на кухне радиорепродуктор… Немцы все ближе пробивались к Москве. Пока успокаивало только то, что Сталин оставался в Кремле – в это она верила, как в биение своего сердца.